BEYT - NAIMA - ART

О выставке «Цветы запоздалые»

Гали-Дана Зингер, Некод Зингер

​

Что может быть более уникальным, преходящим и невосстановимым, чем цветок? Однако цветы, успевшие увянуть и умереть, год за годом, век за веком возвращаются в новом воплощении – те же самые и, вместе с тем, совсем иные. Цветок хранит в себе генетическую память природы, но и не только природы. На протяжении тысячелетий человек вмешивается в происходящее в лаборатории природы, изменяя форму и окрас цветов, развивая и совершенствуя сорта, привнося в творения Бога собственный художественный вкус. Таким образом, каждый культурный цветок – не что иное, как произведение искусства, несущее на себе след человеческого вмешательства.

Когда же цветок, становясь объектом художественного осмысления, воспроизводится в одной из художественных техник - в красках на холсте, в эмульсии на фотобумаге, в пикселях на дисплее компьютера, в глине, камне или металле - он проходит дополнительную художественную инициацию, зачастую приобретая символическое значение. Символика такого рода может побледнеть и стереться с течением времени, превратиться в нечто совершенно герметичное, вроде различных «языков цветов», существовавших во многих культурах, но вместе с тем и сподобиться  нового прочтения, пережив дополнительную трансформацию в современном искусстве, обратившимся к предшествующим ему пластам культуры.

«Роза есть роза есть роза» - заявила Гертруда Стайн, тем самым определив цветок как некое совершенство в себе, неподвластное толкованию. «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет» - сказал, как отрезал, Шекспир. Таким образом, мы словно бы оказались в тупике, как будто нам уже нечего больше сказать и остается лишь стоять, разиня рты, перед тайной тайн того секретного сада, в который, в самом лучшем случае, нам дано заглянуть, чтобы повредиться в рассудке. Однако  если нам не дано истолковать природный объект языком человеческого творчества, возможно, мы способны истолковать человеческий субъект через то, как он использует образы и символы, заимствованные из природы? Эта выставка не ставит себе задачу исследовать цветок как таковой или его платоническую идею в искусстве (хоть и эта тема может оказаться весьма любопытной) или продемонстрировать отношение художников к растительному миру флоры, ее задача - исследовать преломление аспектов времени и памяти, как персональной так и культурно-коллективной, при творческом использовании цветочных образов. Поэтому на первый план выходят смещения пространства и времени, столкновение «здесь и сейчас», особенно существенных в художественной жизни Израиля, с «иным опытом» и «объективной» исторической памятью. Эта выставка стремится найти точку соприкосновения сиюминутного с памятью, мимолетного  с вечным, документального с вымышленным и мифологическим.

Сознаем ли мы это или нет, человеческое бытие в современном городе полнится соприкосновениями с растительным миром и с цветами в частности. Можно предположить, что каждый иерусалимский житель в определенный момент своей жизни купил в цветочном магазине или у уличного торговца букет, горшок с цветами или, по крайней мере, один цветок и пронес его по улицам святого града. А если дать полную волю воображению и наделить эти мгновения дополнительной силой, безусловно можно увидеть в городской жизни последовательность сцен, выраженных в интеракции людей и цветов, и даже увидеть с этой колокольни всю человеческую историю, сюжеты Библии и скрытые стороны нашей цивилизации. Это увлекательное столкновение людей с цветами вызывает любопытство художников и формирует экспозицию. (К этому можно добавить, что каждый из двоих по-своему поднимает эту тему и в словесном творчестве, достаточно вспомнить стихотворный цикл Гали-Даны  «Памяти» или роман Некода «Мандрагоры»). Работы обоих художников объединяет также их отношение к художественной технике. И тут мы вплотную подходим к вопросу о том, почему же они отважились назвать свои цветы «запоздалыми».  Элементы негативного  (в оптическом, а не в моральном смысле, естественно), развиваемые Некодом на протяжении его иерусалимской жизни, связывают его работы с миром традиционной пленочной фотографии, что, вместе с его любовью к прямым и скрытым цитатам из классики мирового искусства и пристрастием к исчезающим элементам иерусалимских кварталов, выдает в нем неисправимого ностальгика. Гали-Дана, зачастую отказываясь от цвета, словно обращается вспять, к миру старой черно-белой фотографии с ее приоритетом графических элементов линии и объема. Когда же в центре ее внимания оказывается цвет, то  абсолютное доминирование цветовых отношений переносит ее поиски в традиционное поле изобразительных искусств до изобретения цветной  фотографии.

 

Для нашего времени характерны поиски прошлого во всех его значениях и проявлениях. После постмодернистского разворота, всякий момент настоящего стал восприниматься как некое непрестанное прошлое, как бесконечное возвращение к совершаемому в прошлом и как нечто по определению не способное возникнуть в реальном времени. Поиски во всем современном корней -  лишь один пример длиннейшего ряда явлений, развившихся после воображаемых «конца истории», «смерти Бога» и «заката искусства». Подобно тому, как нынешний израильтянин ищет свои иссохшие корни в Европе, Азии или Африке, для современного израильского художника нет ничего более естественного, чем поиски расцвета в вечном и бесконечном прошлом. Так что цветок, расцветший с опозданием на несколько столетий, букет, не подаренный вовремя, цветы, изображенные сегодня под влиянием цветов, созданных старыми мастерами, или те цветы, которые силой воображения предстают перед нами в их отсутствие - цветы ностальгического воспоминания  -  это наиболее имманентные нашему времени цветы. Постмодернизм, начавший вянуть и подгнивать с самого момента своего зарождения, на смертном одре оставил нам в наследство хотя бы одну идею вечного процветания: если ничто новое отнюдь не ново, то, следовательно, ничто никогда не поздно.  Как говаривал Мефистофель в переводе Б.Л.Пастернака: «Теория, мой друг, суха, но зеленеет жизни древо».

 

Н. Мушкин-Нарышкин